(no subject)
May. 3rd, 2016 03:03 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
dekodekoпосле этого жизнь покажется еще прекрасней и насыщенней, а трагедия превратится в нечто смешное. Плохо другое. Плохо то, что когда человек субъективно ошибочно считает, что жизнь рушится, он может натворить бед, может стать опасным для самого себя, может стать жертвой обмана, и вообще: может произойти все, что угодно.
В неблагоприятной социальной среде, как Советский Союз, например, (да и современное то, что называют Россией, если и лучше, то ненамного) вероятность большой беды для заблудшей души резко возрастает.
дураком этот следователь не был. Если вы думаете, что его цель была докопаться до истины, честно раскрыть преступление – тогда действительно он вел бы себя, как дурак. Но это был хитрый прием. Если вы никогда не имели дело с милицией – это вовсе не значит, что этот прием никогда против вас не использовали.
Этот прием используют работники ЖЭКа, пришедшие к вам чинить неисправную сантехнику; мастера, к которым вы обращаетесь с целью ремонта вышедшей из строя любой бракованной вещи; чиновники, когда вы добиваетесь от них каких-то благ, положенных вам по закону, но предоставлять вам эти блага им очень не хочется – все они (а милиция – в первую очередь) пытаются ВНУШИТЬ ВАМ КОМПЛЕКС ВИНЫ.
Внушить вам, что вы сами в чем-то виноваты, что вы ведете себя странно, или неблагородно, или ненормально. Если это милиция – они внушают вам, что вы не безгрешны, что вы находитесь у них не зря. Если вы юридически безграмотны, они наплетут вам про несуществующие статьи Уголовного Кодекса, и если вы внешне начнете уступать, соглашаться – им этого недостаточно. Их цель еще не достигнута. Она достигнута будет тогда, когда вы сами будете искренне верить в то, что вы в чем-то виноваты. И первой главной ступенью для Екатериничева было не установить какой-нибудь конкретный факт того или иного мелкого правонарушения (это, конечно тоже имело место), а чтобы я сам вспомнил: где-то чем-то спекульнул, когда-то кого-то куда-то послал, может быть в морду дал или помахал ножом и убежал, но главное, чтобы не обязательно рассказывал ему, но вспомнил об этом сам и почувствовал себя преступником. В этом плане он действовал очень даже неглупо.
Но здесь как бы коса нашла на камень. Он метал стрелы отнюдь не в слабое мое место. Поясню для сравнения: медведь может напугать меня, обратить в бегство, покалечить, убить, но я никогда не почувствую себя от этого ниже его. Для меня, что бы он ни сделал, он сам останется медведем, а я все равно буду чувствовать себя человеком. Если меня оскорбят на улице – я нисколько не почувствую, что мое достоинство пострадало. Для меня это – сборище зверья, с которыми надо умело вести войну, чтобы в конечном итоге плохо было им, а не мне. Даже если мне изменит жена, я не почувствую, что стал от этого хуже: это будет означать, что что-то не в порядке с ней, а не со мной. Видимо поэтому чувство ревности у меня практически отсутствует. Это моя индивидуальная особенность, очень выгодная, как оказалось, и, естественно, создать в моем сознании комплекс вины, тем более, когда ее нет, вряд ли какому следователю удастся. Для меня он нисколько не лучше врага на войне, гитлеровского оккупанта. Я думал над тем, как намекнуть ему, не навредив при этом себе, что если бы я даже и стал когда-нибудь убийцей, то первой моей жертвой не были бы никакие ни девочки и не мальчики, но он сам. А такие вещи, как то: влияние, власть, физическая сила, офицерское звание – вовсе не помогают воскрешать покойников.
-К сожалению, так уж устроен мир, что сильные бьют слабых. Вы – следователь, представитель власти, наделены многими полномочиями, и в этом ваша сила. В ваше поле зрения попадает молодой, согласно вашему мировоззрению, то ли разгильдяй, то ли хиппи, то ли не пойми что в моем лице. У него нет ни власти, ни влияния, да еще вдобавок личные проблемы: он пытается спасти любимую девушку от дурного влияния ее родителей. Родители хотят от него избавиться и вызывают милицию. Работники милиции в Кунцеве оказываются такими же негодяями, как и ее родители, испорченные пережитками прошлого, средневековыми предрассудками. Мои гневные, но справедливые письма этим родителям вызывают у них ненависть и злобу. Им хочется меня уничтожить. И тогда они звонят к вам на Петровку 38 и сообщают, что есть подходящий клиент, на которого есть шансы повесить трудно раскрываемое дело. Сейчас не те времена, и вряд ли у вас чего получится, но вы не учитываете еще одну деталь:
сильные могут бить слабых до определенного переломного момента.
Если у слабых отнять все – они становятся сильнее сильных, потому что САМЫЙ СИЛЬНЫЙ ТОТ, КОМУ НЕЧЕГО ТЕРЯТЬ.
-М-да, интересная у тебя теория.
-Да, да. Самый сильный тот, кому нечего терять. Он может все.
-Что именно?
-Все, что физически возможно.
Воцарилась пауза, во время которой он то щурился, то раскрывал глаза, то качал головой. Вполне возможно, он догадался, что если меня осудить за то преступление, которое я не совершал, я намерен мстить и мстить страшно. К угрозам, даже к прямым и откровенным, люди его профессии конечно привыкли, а озадачила его, вероятно, та замысловатая обтекаемая форма, в которой я эту угрозу преподнес: вроде и придраться не к чему, и вместе с тем для неглупого понятно. С тех пор при каждой встрече после традиционного «здрасти-здрасти» он добавлял с улыбочкой:
-Ну что, Боря, сильные бьют слабых?
-Верно. А самый сильный тот, кому нечего терять.
Этот повторяющийся ежедневно диалог начинал забавно походить на пароль и отзыв.
На следующих допросах он потребовал от меня подробно написать на бумаге, в какие дни я был в командировке и в какие дни приезжал домой, какими поездами уезжал и приезжал, кто со мной работал и может подтвердить, что я надолго не отлучался. Однажды милиционер, сопровождавший меня к следователю, настоятельно рекомендовал одеть мою кепку, потому что на улице сильно похолодало. Я вышел с ним во двор – никакого похолодания, тепло и солнечно.
-Стой здесь.
А издалека прозвучала команда:
-Зайдите все сюда.
Вдалеке показалась группа людей, которые как-то неприятно на меня смотрели. Расстояние до них было, если мне память не изменяет, метров тридцать.
-Это было опознание?- спросил я уже в кабинете у следователя.
Екатериничев этого не отрицал. Вид у него был на этот раз какой-то недовольный. Вероятней всего те люди не признали во мне того, кого он искал, хотя опознание проводилось не по правилам: с большого расстояния, и я был один, а положено в таких случаях к подозреваемому ставить двух посторонних людей, чтобы уменьшить вероятность ошибки.
Срок административного ареста на десять суток подходил к концу.
-Фантомас скоро будет белый хлеб есть,- пошутил один из сокамерников. Он не ошибся.
Только спустя годы, я понял, в какой опасности я находился в те дни. И слава Богу, что все так обошлось. Даже нельзя сказать, что я отделался легким испугом, потому что испуга вообще никакого не было. По-детски наивно воспринималось, что происходящее «круто» и «прикольно». Только однажды мне в камере приснился сон: сцена, на сцене стоит пионер в пионерском галстуке и своим детским голосом поет в микрофон популярную лагерную песню:
А по сибирской железной магистрали
Нас отправляют, мама, в дальний путь.
Проснувшись, я тогда подумал: «Черт возьми! Этого мне еще не хватало!» И все. Больше никаких волнений, кроме злобной досады на клевету лифтерши и подлость кунцевских ментов, вред от которых был давно возмещен такой, как мне казалось, интересной и увлекательной «экскурсией» на Петровку 38 изнутри.
Сколько их было таких наивных мечтателей, которые, как и я, верили, что сейчас ошибка раскроется и их отпустят, но им не суждено было вернуться живыми. Сколько их вернулось через многие годы с испорченным здоровьем, с покалеченной психикой, с почерневшей душой, испытавшей фантастических масштабов обиды и источающей бессильную злобу? Что было бы со мной, если бы я не был всю зиму в командировках?
Страна эта – зона, и граждане ее – зеки. Социальные проблемы не решаются, а застаиваются на столетия. И никому никогда не удавалось здесь ничего изменить. Перестройка была вызвана развалом слабой и неэффективной экономики непосильной гонкой вооружений, потому что неправедный и неправильный образ жизни государства неизбежно рано или поздно отрицательно скажется на экономике, и эта закономерность – слабое место злых сил.
И если вы уедете на Запад, вам лучше подальше держатся от всяких диаспор, вышедших из СНГ, иначе
можете оказаться втянутыми в какое угодно зло, в какой угодно криминал и, что хуже всего, стать зависимыми от сборища негодяев.
И даже иностранцам, которые едут сюда делать бизнес, я бы не стал доверять. Что они нашли здесь хорошего? Можно было бы еще понять романтиков, любителей риска и авантюрных приключений. Но благородные романтики риска побрезгуют иметь дело с такой мерзостью. Нет, лучше примкнуть, слиться воедино с передовой европейской цивилизацией и сжечь все мосты к этому погибающему миру. А старательное изучение чужих языков пойдет вам только на пользу для вашего же собственного развития.
http://www.proza.ru/2010/10/31/1588
В неблагоприятной социальной среде, как Советский Союз, например, (да и современное то, что называют Россией, если и лучше, то ненамного) вероятность большой беды для заблудшей души резко возрастает.
дураком этот следователь не был. Если вы думаете, что его цель была докопаться до истины, честно раскрыть преступление – тогда действительно он вел бы себя, как дурак. Но это был хитрый прием. Если вы никогда не имели дело с милицией – это вовсе не значит, что этот прием никогда против вас не использовали.
Этот прием используют работники ЖЭКа, пришедшие к вам чинить неисправную сантехнику; мастера, к которым вы обращаетесь с целью ремонта вышедшей из строя любой бракованной вещи; чиновники, когда вы добиваетесь от них каких-то благ, положенных вам по закону, но предоставлять вам эти блага им очень не хочется – все они (а милиция – в первую очередь) пытаются ВНУШИТЬ ВАМ КОМПЛЕКС ВИНЫ.
Внушить вам, что вы сами в чем-то виноваты, что вы ведете себя странно, или неблагородно, или ненормально. Если это милиция – они внушают вам, что вы не безгрешны, что вы находитесь у них не зря. Если вы юридически безграмотны, они наплетут вам про несуществующие статьи Уголовного Кодекса, и если вы внешне начнете уступать, соглашаться – им этого недостаточно. Их цель еще не достигнута. Она достигнута будет тогда, когда вы сами будете искренне верить в то, что вы в чем-то виноваты. И первой главной ступенью для Екатериничева было не установить какой-нибудь конкретный факт того или иного мелкого правонарушения (это, конечно тоже имело место), а чтобы я сам вспомнил: где-то чем-то спекульнул, когда-то кого-то куда-то послал, может быть в морду дал или помахал ножом и убежал, но главное, чтобы не обязательно рассказывал ему, но вспомнил об этом сам и почувствовал себя преступником. В этом плане он действовал очень даже неглупо.
Но здесь как бы коса нашла на камень. Он метал стрелы отнюдь не в слабое мое место. Поясню для сравнения: медведь может напугать меня, обратить в бегство, покалечить, убить, но я никогда не почувствую себя от этого ниже его. Для меня, что бы он ни сделал, он сам останется медведем, а я все равно буду чувствовать себя человеком. Если меня оскорбят на улице – я нисколько не почувствую, что мое достоинство пострадало. Для меня это – сборище зверья, с которыми надо умело вести войну, чтобы в конечном итоге плохо было им, а не мне. Даже если мне изменит жена, я не почувствую, что стал от этого хуже: это будет означать, что что-то не в порядке с ней, а не со мной. Видимо поэтому чувство ревности у меня практически отсутствует. Это моя индивидуальная особенность, очень выгодная, как оказалось, и, естественно, создать в моем сознании комплекс вины, тем более, когда ее нет, вряд ли какому следователю удастся. Для меня он нисколько не лучше врага на войне, гитлеровского оккупанта. Я думал над тем, как намекнуть ему, не навредив при этом себе, что если бы я даже и стал когда-нибудь убийцей, то первой моей жертвой не были бы никакие ни девочки и не мальчики, но он сам. А такие вещи, как то: влияние, власть, физическая сила, офицерское звание – вовсе не помогают воскрешать покойников.
-К сожалению, так уж устроен мир, что сильные бьют слабых. Вы – следователь, представитель власти, наделены многими полномочиями, и в этом ваша сила. В ваше поле зрения попадает молодой, согласно вашему мировоззрению, то ли разгильдяй, то ли хиппи, то ли не пойми что в моем лице. У него нет ни власти, ни влияния, да еще вдобавок личные проблемы: он пытается спасти любимую девушку от дурного влияния ее родителей. Родители хотят от него избавиться и вызывают милицию. Работники милиции в Кунцеве оказываются такими же негодяями, как и ее родители, испорченные пережитками прошлого, средневековыми предрассудками. Мои гневные, но справедливые письма этим родителям вызывают у них ненависть и злобу. Им хочется меня уничтожить. И тогда они звонят к вам на Петровку 38 и сообщают, что есть подходящий клиент, на которого есть шансы повесить трудно раскрываемое дело. Сейчас не те времена, и вряд ли у вас чего получится, но вы не учитываете еще одну деталь:
сильные могут бить слабых до определенного переломного момента.
Если у слабых отнять все – они становятся сильнее сильных, потому что САМЫЙ СИЛЬНЫЙ ТОТ, КОМУ НЕЧЕГО ТЕРЯТЬ.
-М-да, интересная у тебя теория.
-Да, да. Самый сильный тот, кому нечего терять. Он может все.
-Что именно?
-Все, что физически возможно.
Воцарилась пауза, во время которой он то щурился, то раскрывал глаза, то качал головой. Вполне возможно, он догадался, что если меня осудить за то преступление, которое я не совершал, я намерен мстить и мстить страшно. К угрозам, даже к прямым и откровенным, люди его профессии конечно привыкли, а озадачила его, вероятно, та замысловатая обтекаемая форма, в которой я эту угрозу преподнес: вроде и придраться не к чему, и вместе с тем для неглупого понятно. С тех пор при каждой встрече после традиционного «здрасти-здрасти» он добавлял с улыбочкой:
-Ну что, Боря, сильные бьют слабых?
-Верно. А самый сильный тот, кому нечего терять.
Этот повторяющийся ежедневно диалог начинал забавно походить на пароль и отзыв.
На следующих допросах он потребовал от меня подробно написать на бумаге, в какие дни я был в командировке и в какие дни приезжал домой, какими поездами уезжал и приезжал, кто со мной работал и может подтвердить, что я надолго не отлучался. Однажды милиционер, сопровождавший меня к следователю, настоятельно рекомендовал одеть мою кепку, потому что на улице сильно похолодало. Я вышел с ним во двор – никакого похолодания, тепло и солнечно.
-Стой здесь.
А издалека прозвучала команда:
-Зайдите все сюда.
Вдалеке показалась группа людей, которые как-то неприятно на меня смотрели. Расстояние до них было, если мне память не изменяет, метров тридцать.
-Это было опознание?- спросил я уже в кабинете у следователя.
Екатериничев этого не отрицал. Вид у него был на этот раз какой-то недовольный. Вероятней всего те люди не признали во мне того, кого он искал, хотя опознание проводилось не по правилам: с большого расстояния, и я был один, а положено в таких случаях к подозреваемому ставить двух посторонних людей, чтобы уменьшить вероятность ошибки.
Срок административного ареста на десять суток подходил к концу.
-Фантомас скоро будет белый хлеб есть,- пошутил один из сокамерников. Он не ошибся.
Только спустя годы, я понял, в какой опасности я находился в те дни. И слава Богу, что все так обошлось. Даже нельзя сказать, что я отделался легким испугом, потому что испуга вообще никакого не было. По-детски наивно воспринималось, что происходящее «круто» и «прикольно». Только однажды мне в камере приснился сон: сцена, на сцене стоит пионер в пионерском галстуке и своим детским голосом поет в микрофон популярную лагерную песню:
А по сибирской железной магистрали
Нас отправляют, мама, в дальний путь.
Проснувшись, я тогда подумал: «Черт возьми! Этого мне еще не хватало!» И все. Больше никаких волнений, кроме злобной досады на клевету лифтерши и подлость кунцевских ментов, вред от которых был давно возмещен такой, как мне казалось, интересной и увлекательной «экскурсией» на Петровку 38 изнутри.
Сколько их было таких наивных мечтателей, которые, как и я, верили, что сейчас ошибка раскроется и их отпустят, но им не суждено было вернуться живыми. Сколько их вернулось через многие годы с испорченным здоровьем, с покалеченной психикой, с почерневшей душой, испытавшей фантастических масштабов обиды и источающей бессильную злобу? Что было бы со мной, если бы я не был всю зиму в командировках?
Страна эта – зона, и граждане ее – зеки. Социальные проблемы не решаются, а застаиваются на столетия. И никому никогда не удавалось здесь ничего изменить. Перестройка была вызвана развалом слабой и неэффективной экономики непосильной гонкой вооружений, потому что неправедный и неправильный образ жизни государства неизбежно рано или поздно отрицательно скажется на экономике, и эта закономерность – слабое место злых сил.
И если вы уедете на Запад, вам лучше подальше держатся от всяких диаспор, вышедших из СНГ, иначе
можете оказаться втянутыми в какое угодно зло, в какой угодно криминал и, что хуже всего, стать зависимыми от сборища негодяев.
И даже иностранцам, которые едут сюда делать бизнес, я бы не стал доверять. Что они нашли здесь хорошего? Можно было бы еще понять романтиков, любителей риска и авантюрных приключений. Но благородные романтики риска побрезгуют иметь дело с такой мерзостью. Нет, лучше примкнуть, слиться воедино с передовой европейской цивилизацией и сжечь все мосты к этому погибающему миру. А старательное изучение чужих языков пойдет вам только на пользу для вашего же собственного развития.
http://www.proza.ru/2010/10/31/1588
